В «Кронштадтском вестнике» № 2 от 22 января 2015 года под рубрикой «Памятное место» было опубликовано письмо в редакцию, написанное нашим постоянным автором Д. Германом. «Дорогие мои ровесники, оставим память о своём городе потомкам на полосах «КВ» – молодым через годы будет с чем сравнить», – писал в нём автор. Сегодня мы публикум отклик на этот призыв, который пришёл к нам от Александра Константиновича Соколова, автора книги «Кронштадт: история длиною в 300 лет», написанную им по страницам старинного «Кронштадтского вестника».

Жизнь нашей семьи в годы блокады и в первые послевоенные годы мало чем отличалась от жизни других кронштадтских семей.

До войны мы жили на Пролетарской улице, в доме № 17. 23 сентября 1941 года по сигналу воздушной тревоги, не успев спуститься в бомбоубежище, отец провёл нас в соседнюю квартиру, где тогда жили наши родственники,и едва мы успели встать возле печки, раздался взрыв. Когда улеглась пыль, увидели, что мы стоим у кромки обрушившихся перекрытий, а доски пола четвёртого этажа накрыли и спасли нас.

О месяцах, прожитых в блокаду, я умолчу, замечу лишь что, как рассказывала мама, голодные маленькие дети не просили кушать, о муках голода говорили их глаза, от которых страдали их ничем не способные помочь, отдававшие им последнее родители. Пережив страшную холодную зиму, думали, что трудности уже позади. Однако руководители города-крепости не могли допустить повторения событий прошлого года, поэтому был издан приказ: тем, кто не выедет из города, не выдавать продовольственных карточек. Мобилизованным, оставленным в городе было только трудоспособное население.

20 апреля нас на машине по таявшему льду отправили в Лисий Нос. Впереди идущая машина вместе с людьми, попав в воронку, пошла под лёд, а наша семья по «Дороге жизни» благополучно добралась до Большой земли. Там нас посадили в поезд и отправили в тыл. Поезд попал под бомбёжку, погибло всё, что мы взяли с собой, остался только маленький чайник с острым носиком. Этот чайник помогал моей маленькой шустрой маме пробивать на остановках дорогу к титану с горячей водой. В поезде, заразившись тифом, умерла наша бабушка. Мама завербовалась на работу, и мы отправились к озеру Байкал.

Из письма маминой сестры, которая оставалась в Кронштадте, узнали о полном освобождении Ленинграда от блокады. Она сообщила, что 15 мая 1942 года от голода умер наш дедушка, а в ночь с 6 на 7 ноября во время дежурства погиб мой отец. Она же сообщала о том, что из-за нехватки рабочих рук открыт приём в ремесленное училище, учащиеся которого обеспечиваются питанием и обмундированием. В том же письме сообщалось, что она стала ходатайствовать о нашем вызове. Мама, не дожидаясь ответа, отправила старшего брата с попутчицей домой.

По возвращении в Кронштадт, мама попросила помощи, как жена, потерявшая кормильца, и на меня назначили пенсию – 172 рубля. Но нашёлся какой-то «сердобольный товарищ», который вспомнил, что мой смертельно раненный отец умер не сразу, хотя и не дожил до прихода медработников. Поэтому мне была урезана пенсия до 142 рублей. Справедливость восторжествовала после смерти Сталина, когда мама написала письмо Маленкову с просьбой разобраться, почему уменьшили пенсию. Ответ пришёл очень быстро. Нам выплатили разницу, накопившуюся за это время, – 2000 рублей.

В то время в нашей квартире, кроме нас, проживали две семьи наших родственников и подселённая с сыном Женькой. Остались у Женьки от отца очень красивая и дорогая шпага, кортик и палаш. Шпагой он нас «мелкоту» загонял под кровать, а палашом рубил дрова для «буржуйки». Но когда он выскочил со шпагой на улицу, чтобы показать её дворовым ребятам, проходивший военный патруль отнял у него оружие.

По утрам все жильцы квартиры собирались одеваться у нашего камелька (других в квартире не было). В памяти о совместном проживании остался один эпизод. Как известно, в те годы часов ни у кого не было. Вставали по сигналу, когда начинало работать радио. Как-то, придя с работы, решили пораньше лечь спать. Когда проснулись, было темно и тихо и показалось, что все опоздали на работу. Начался переполох. За опоздание на работу на 15 минут грозил штраф до трёх месяцев с удержанием 15% зарплаты в месяц. Нас, детей, по-быстрому одели и все, стремглав, помчались по лестнице на улицу. Разбуженные соседи обрадовали детей. Оказалось, что времени-то третий час ночи.

В первый класс я пошёл 1 сентября 1946 года. Удивительно, но в нашей 424-й школе оказалось так много детей, что пришлось открывать дополнительно первые классы – их было семь. Начиная со второго класса, мы учились во вторую смену. Из дома выходили вместе с родителями, хотя в школу надо было являться к трём часам. Однако мы обычно опаздывали, так как путь к школе на Коммунистическую улицу проходил мимо оврага. Там проводили (катались со склонов оврага) всё время до начала занятий. В школу приходили распаренные, возбуждённые, мокрые и уставшие.
Нашей семье, как семье погибшего кормильца, пришла американская посылка. Из того, что в ней находилось, мне запомнилось сухое молоко и детский вельветовый костюм – неслыханное по тому времени богатство. Ведь мы носили рубашки, у которых одна часть была светлой, а другая, в контраст, тёмной, сшитые из старых рваных рубах.

Когда старшим ребятам, прибывшим из эвакуации, настало время получать паспорта, судьба развела их в разные уголки страны. Тех, кто указал, что не был на оккупированной территории (хотя и был), оставили в городе, а те, кто ответил положительно, в 24 часа вынуждены были покинуть Кронштадт.

Вернулся с войны муж тёти и привёз «взятый в плен» костюм какого-то богатого немца. Проносив некоторое время, он подарил его моему двоюродному брату, потом костюм перешёл к моему старшему брату, а после него ко мне. И как же меня ругала мама: «Граф носил, дядя носил, Толя носил, брат носил и ничего, вот ты надел и порвал. Совести у тебя нет!»

В школе иногда остро нуждающимся кое-что выдавали. Так мне однажды дали пальто, в другой раз галоши.

К тому времени мой брат, закончив обучение в ремесленном училище, пошёл работать на Ремонтный завод токарем. А было ему тогда неполных 16 лет. В семье двое малолетних детей. Жить было всё равно трудно. За отличную работу маме (санитарке госпиталя) дали однажды премию 10 рублей. Но настал день получки и (о, ужас для семьи!) из 335-рублёвого оклада плюс премия 10 рублей у неё удержали 13% – 46 рублей! Мама умоляла, со слезами просила никогда не давать ей премии, так как для семьи это непосильная «роскошь». С тех пор вся её трудовая книжка была испещрена благодарностями.

В те годы большинство кронштадтцев жило в коммунальных квартирах. Было трудно, но каждая квартира жила, как одна семья, деля все радости и невзгоды, помогая друг другу. Жильцы знали всех своих соседей в доме по имени и отчеству. Даже позже, живя в отдельных квартирах, все продолжали дружить и интересоваться судьбой своих соседей.

Александр СОКОЛОВ