Я, Борисова Валентина Александровна (Иванова), родилась 1 декабря 1939 года в Кронштадте. Мой отец Александр Сергеевич Иванов работал сапожником в Военно-морском госпитале имени Семашко. Мама была домохозяйкой. Кроме меня был ещё старший брат Серёжа 1928 года рождения. Мы жили на улице Наличной, ныне Мануильского. Я и сейчас живу на этой улице, почти на том же месте, что и до войны.
Всё, что я помню, знаю по рассказам моих родителей.
Когда началась война, мне был один год и семь месяцев, а брату 11 лет. Отец был инвалидом. Все думали, что война продлится недолго, и поэтому не собирались уезжать из города. Поняли, что всё очень серьёзно, только, когда началась блокада. К Новому году я уже не ходила – развился рахит – ползала по полу и искала крошки или лежала в кровати и тянула: «Ись, ись…». Зимой 41-42 годов мама с братом ходили на совхозное поле и собирали мёрзлую картошку после бомбёжки. Среди вывороченной взрывами тёмной земли выискивали светлые «камушки» корнеплодов. Иногда попадали и под обстрел, но голод был сильнее опасности.
Когда в госпиталь попала бомба, то ударной волной от взрыва отца и кроватку, в которой я лежала, отбросило к двери – у отца отнялись ноги, а я была хоть и испугана, но невредима. Во время налётов брат поднимался на крышу сбрасывать «зажигалки», мама со мною, завёрнутой в одеяло, шла в бомбоубежище на Интернациональной улице, а отец всегда оставался дома, так как не мог ходить.
Однажды бомба угодила в бомбоубежище, в котором мы находились. Угол дома был разрушен, как тогда говорили «оторван». Взрывной волной меня вырвало из маминых рук, погас свет, крики, стоны. Мама, думая, что я погибла, стала шарить вокруг в темноте, наткнулась на свёрток, подтянула его к себе, очистила от извёстки и пыли моё лицо: рот, глаза, нос, уши, — и я заплакала. Жива! Убило много людей, а мы с мамой находились под металлической балкой, что нас и спасло. Отремонтировали этот дом уже в 50-х годах.

Мама рассказывала, что дочь моей крёстной училась в шестом классе 420-й школы. Обедать они ходили в столовую «Северная», на Интернациональной улице, дом 13. Однажды, возвращаясь с обеда в школу, класс попал под обстрел. На улице Аммермана, где была баня, взорвалась бомба – почти все одноклассники погибли. Крёстная работала на заводе, и ей не разрешили даже похоронить ребёнка. Потом сообщили, что всех похоронили в братской могиле.
В марте 1943-го эвакуировали по Малой дороге жизни до Лисьего Носа и выдали паёк для дальнейшей дороги. Поехали на Северный Кавказ, но в дороге стало известно, что там уже немцы, и нас хотели отправить в Сибирь. Однако мама каким-то образом добралась до своих родных в Краснохолмский район Калининской области. Увидев нас, они заплакали. Накрыли стол с деревенскими яствами, хотя какие там яства! Но по сравнению с блокадными! Сели за стол, а я раскинула ручонки и закричала:
— Всё моё! Не дам! Не дам!
Тут опять все стали плакать, и мама, и брат, и родные…
В 1946-м отец прислал нам вызов, и мама стала собираться в дорогу, и тут стала реветь я – хорошо помнила, что в Кронштадте нечего есть. Но мы всё равно уехали. Мне очень долго снились самолёты с крестами на крыльях и вой падающих бомб… Это я и сама помню.