Когда началась война, мне было всего восемь месяцев. В этот день, 22 июня, мама поехала со мной в Гатчину к моему отцу, который находился на переподготовке, как военнообязанный. Он встретил маму словами:
— Куда вы приехали? Война началась!
И мы сразу же уехали домой. Цинга у мамы началась уже в начале осени 1941 года: заболел весь рот, и она потеряла все зубы. Мама работала в прачечной, у неё совсем никого не было, и меня отдавали в круглосуточные ясли.
Мы жили на улице Карла Либкнехта и брали воду из прорубей в овраге. Как она мне рассказывала спустя годы с каким-то восторгом и возбуждением, что обнаружила за шкафом три плитки клея (отец занимался столярными работами) и варила из него бульон.
А 10 апреля 1942 года нас эвакуировали. Мы оказались в деревне Заречье Ярославской области, откуда мама была родом. Там тоже было голодно. Но мама поступила работать на железную дорогу – строили узкоколейку, и работницам давали хлеб. Там мама заболела двухсторонним воспалением лёгких, в больнице оказалась без сознания, а когда через десять дней её привезли в деревню, я сказала, что это не моя мама, и отвернулась от неё. Она была без волос, без зубов и невероятно худая. Всё это мне, конечно, рассказали.
Мама всё-таки выжила, хотя и всю свою оставшуюся жизнь страдала бронхиальной астмой.
А после войны за нами приехал папа и увёз нас домой. Мой муж и его мама – тоже блокадники, всю войну прожили в Кронштадте.

Лето 1952 года. Галя (вторая справа) со своими дворовыми друзьями