(зачёркнуто навеки)

В годовщину дуэли Пушкина кронштадтцы читали стихи

Молодые кронштадтцы умеют декламировать…

…И умеют слушать.

Несколько десятков человек собрались на площади возле фонтана, где был установлен портрет поэта. Рядом лежал букет цветов. Каждый выступающий, закончив чтение, клал к букету цветочек.

Среди слушателей и участников было много детей и подростков – причём далеко не всех делегировали кронштадтские школы. Многие записались добровольцами. Декламировали Пушкина, декламировали – посвящения Пушкину, признания в любви Пушкину. Звучали дифирамбы гению и плач по нему, и гладкая академическая строка, и рваная, страстная – цветаевская, ахмадулинская.

Десятиклассник 418-й школы Александр Гуляев читал из Есенина («О Александр! Ты был повеса, как я сегодня хулиган!») и в это время был похож на молодого Эдичку Лимонова из фильма «Русское», декламирующего свои стихи на городской площади. Выразив от имени Есенина надежду, что и его «степное пение сумеет бронзой прозвенеть», Александр повернулся и решительной походкой пошёл прочь от места основных событий.
Уже под колоннами Гостиного двора выяснилось, что этот старшеклассник уважает не только Александра Сергеевича и Сергея Александровича, но ещё Цветаеву, Маяковского, Бродского – последнего готов цитировать с любого места: «Я считал, что лес – только часть полена. Что зачем вся дева, раз есть колено. Я сижу у окна. Я помыл посуду. Я был счастлив здесь, и уже не буду. Я писал, что в лампочке – ужас пола. Что любовь, как акт, лишена глагола». Читал Александр отменно: скучное серое небо над Адмиралтейством на глазах становилось менее серым. Рождалась надежда, что под этим небом возможна жизнь. И даже гражданин с сильным акцентом и помятым лицом, который трижды вклинивался в поэтический монолог с предложением «Слушай, купи планшетник, недорого отдам, Купи, а?», не смог испортить впечатление. «Моя песня была лишена мотива, но зато её хором не спеть. Не диво, что в награду мне за такие речи своих ног никто не кладёт на плечи. Гражданин второсортной эпохи, гордо признаю я товаром второго сорта свои лучшие мысли и дням грядущим я дарю их как опыт борьбы с удушьем»
Семиклассница 423-ей школы Валерия Гусаковская, из которой могла бы получиться трогательная барышня пушкинской поры, мило волнуясь, прочла «Что в имени тебе моем? Оно умрёт, как шум печальный волны, плеснувшей в берег дальний». А после выступления столь же мило говорила о Наталье Гончаровой – какой хорошей женой та была Пушкину, как старалась, чтобы ему с ней не было скучно, как несправедливы упрёки, направленные в её адрес. Лерины слова звучали в той же тональности, в которой написано «Как дай Вам Бог любимой быть другим» – в них были ясность, мир и готовность к прощению. Лерин Пушкин – уж конечно, не есенинский «повеса» и не цветаевский «Бич жандармов, бог студентов, желчь мужей, услада жён…Чёрного не перекрасить в белого – неисправим!» Лерин Пушкин – он не такой. Сказочник, умный, добрый – вот Лерин Пушкин, и, пока Лера так трогательно читает его строчки, никакой он не дальний берег. Самый что ни на есть ближний.
Заведующая библиотекой Любовь Лимонова представила три поэтические фантазии на тему спасения Александра Сергеевича: «А мне приснился сон, что Пушкин был спасён Сергеем Соболевским… Его любимый друг с достоинством и блеском дуэль расстроил вдруг. Дуэль не состоялась. Остались боль да ярость да шум великосветский». Во второй фантазии опять во всем оказалась виновата Натали: «У Троицкого моста он встретил Натали. Их экипажи встали. Она была в вуали – в серебряной пыли. Он вышел поклониться, сказать – пускай не ждут. Могло всё измениться за несколько минут. К несчастью, Натали была так близорука, что, не узнав супруга, растаяла вдали». Третья фантазия была самая прекрасная: «Под дуло пистолета, не опуская глаз, шагнул вперёд Данзас. И заслонил поэта» (Андрей Дементьев).
После того, как все, кто хотел, прочёл то, что счёл нужным – из Пушкина, в честь Пушкина, Пушкину адресованное – портрет и букет (цветов в нём заметно прибавилось) отправились в Петербург, на последнюю квартиру поэта по адресу: набережная Мойки, 12. Публика разошлась. Воздух, в котором было прочитано много великолепных строк, ещё некоторое время слегка мерцал. Что-то такое в нём оставалось трудноуловимое. Вот это, должно быть, попавшее прямо в цель, точно и беспощадно – как на дуэли: «Сердцу тесно (зачёркнуто)… Кокетство Вам к лицу (зачёркнуто)… Вам не к лицу кокетство. Когда я вижу Вас, я всякий раз смешон, подавлен, неумён, но верьте тому, что я (зачёркнуто)… что Вас, о, как я Вас (зачёркнуто навеки)».

Екатерина МАРКИНА
Фото автора