К 73-й годовщине начала советско-финской войны

Отмечали день рождения, почти 90-летие, любимой тётушки Екатерины Ивановны. Собралась, как водится, вся её кронштадтская родня. дети, внуки, правнуки, близкие и подруга Екатерина Васильевна. Стол ломился от приготовленных разносолов, яств и вин. Чествовали именинницу, произносили тосты, пили, закусывали и пели. Как же без песни?!
Васильевна говорит Ивановне: «Давай споём наш гимн — гимн Катюш!» И поплыли по всей квартире столь знакомые слова любимой песни:
«Расцветали яблони и груши…
Выходила на берег Катюша…
Выходила, песню заводила…
Про того, которого любила…
И бойцу на дальнем пограничье…
Пусть услышит, как она поёт…»
Все вдохновенно подпевали бабушкам. Но по окончании пятого куплета смолкли. Бабушки спрашивают: «Что замолкли? Слушайте ответ, что писал боец своей любимой Катюше».
«Не цветут тут яблони и груши.
Здесь война, снарядов дикий вой.
Нахожусь в Финляндии, Катюша.
Я в стране с душою молодой.
Белофинны, градом рассыпаясь,
От моей винтовки боевой…
…Не грусти теперь, моя родная,
Скоро я с войны вернусь домой».
Так узнали внуки и правнуки о непопулярной у нас финской войне. Той самой «зимней», той самой «стодневной». О той, в которой погиб их прадед. Песня оказалась архивным документом, который хранится вечно в памяти народной.
Мне уже далеко за семьдесят. Помню кронштадтскую пятисемейную коммуналку и дядю Петю, который домой с войны из Финляндии вернулся с ампутированными пальцами на руках. Отморозил. С горя и с обиды нередко выпивал. Нам, детям, подвыпивши, часто рассказывал:
— 30 ноября 1939 года, в 8.00 утра, наши войска получили приказ перейти советско-финскую границу. Официально войны финнам объявлено не было. Нам командиры говорили, что мы поддерживаем «народное» правительство Финляндии. Воевать пришлось при сильных морозах в глубоком, до 2-х метров, снегу. В шинелях без маскировочных халатов, в валенках, без лыж. Мы наступали через промёрзшие болота, пешком, по пояс в снегу. Не было даже ножниц, чтобы колючую проволоку резать. Примерзающие к головам бойцов будёновки и лёгкие шинели с отворотами-«разговорами» нанесли Красной армии в 40-градусный мороз больше потерь, чем все финские снайперы-«кукушки». Солдатская молва разносила странное распоряжение Жданова: «… Категорически запрещается сообщать родственникам погибших военнослужащих о гибели их близких. Денежные переводы отправлять обратно от имени погибших». Удивлением для наших солдат был приказ Маннергейма: «Каждого погибшего солдата хоронить с воинскими почестями по месту призыва, на специально выделенных для этого участках кладбищ…»
Пересказав всё это в десятый раз, дядя Петя ложился спать. Жена его надрывалась на работе, чтобы как-то прокормить, обуть и одеть его и двух сыновей. Не знаю, был ли дядя Петя тем бойцом, который писал ответ своей Катюше. Знаю только то, что он — один из 264 908 раненых, обмороженных (по другим данным, было ранено 500 тысяч бойцов), к счастью, не вошедший в другой более длинный список из 126 875 погибших и пропавших без вести, 3100 пленных с незавидной судьбой (по другим данным, погибших было 170 тысяч, пленных — 5655 человек — ред.)…
Советские потери составили 40 % от участвовавших в операциях зимней войны. Формально СССР победил. А
как было не победить: 1 миллион советских солдат против 250 тысяч финских, 3 тысячи танков против 30 танков, 3800 самолётов против 130 финских (существуют и другие цифры: 426 640 советских солдат против 265 000 финнов, 2289 наших танков против 26 финских, 2446 наших самолётов против 270 финских — ред.). Это была такая победа, о которой у нас не принято много говорить и писать.
Вот на какие не современные мысли навела любимая песня Матвея Блантера на стихи Михаила Исаковского «Катюша».

Д. ГЕРМАН