Тогда, в 60-х, мало кто сомневался в том, что сгоряча наговорил Никита Хрущев с трибуны партийного съезда: в начале 80-х советский человек непременно будет жить при коммунизме. Несколько позже эта, мягко говоря, легковесная фраза, набившая всем оскомину, даже при социализме стала эталоном так называемого волюнтаризма. А потом о ней вовсе забыли. Новый период дал развитой социализм, а затем наступил социализм, которому долго обещали придать человеческое лицо. И снова обещания, и снова посулы, а воз по-прежнему, надрываясь, тащила из болота та самая птица-тройка, которую с таким восторгом воспевал русский классик Николай Гоголь. И вот, лед тронулся. Воз, покачнувшись, едва сдвинулся с места, и докатились, наконец, российские лошадки, скрипя колесами, простите за выражение, до перестройки. И сразу: ах, как кружится голова, ах, как кружится… Перестройка, гласность, плюрализм — все в одном флаконе. Слова-то какие!
А вскоре — новые безумные обещания. У рядового обывателя новой страны в зобу дыханье сперло… А полки магазинов в это время заполняли тощие тараканы. Наступил кризис власти, а с ним кончилось и народное терпение. Именно в эту историческую эпоху, в тон Некрасову, родились замечательные строки Наума Коржавина, посвященные всему нашему многострадальному народу в лице русских женщин:
«Ей жить бы хотелось иначе,
Носить драгоценный наряд…
Но кони — всё скачут и скачут.
А избы — горят и горят…»

И они услышали

В кабинете редактора, где к концу дня собралась едва ли не вся пишущая братия «Рабочего Кронштадта», было прохладно и сумрачно. На столе, в гнетущей тишине, тревожно отбивал продолжение истории механический будильник. Затянувшееся молчание означало то, что задача, поставленная в данный момент местными партийцами перед братьями-журналистами, была неосуществима. Сверстанные метранпажем типографии две газетные страницы с выступлением кандидата в депутаты Верховного Совета СССР Анатолия Собчака уже давно дожидались подписи редактора в печать. По мнению журналистов целый разворот издания (вторая и третья страница) оправданно были посвящены этому далеко нерядовому событию, а речь самого кандидата в помещении Морского собора должна была произвести на кронштадтцев эффект разорвавшейся бомбы. В этот день в городе только и было разговоров о шокирующем публику выступлении профессора Ленинградского университета. Но все испортил один властный и бескомпромиссный звонок свыше: дать информацию о данном событии в тридцать строк на второй полосе газеты. Потому-то мрачно и тревожно тикал на столе именной редакционный будильник.
— Очухались! — первым нарушил тишину ответственный секретарь редакции Дима Титов. — Что им, дня не хватило или гениальные мысли приходят в голову только по вечерам? Поздно, господа, поезд ушел.
— И нецелесообразно, — с возмущением добавил кто-то из сотрудников. — Все должны услышать, о чем говорил Собчак.
И они услышали. На следующее утро. Вопреки всему. А на другой день номер «Рабочего Кронштадта» был перепечатан одной из ленинградских типографий и, подхваченный ветром перемен, разошелся по всему Ленинграду.
По понятиям
Это было трудное, а вместе с тем и интересное время, — начало перестройки. Я был совсем молодым редактором — едва минуло 30. Поднятые на самый гребень пресловутой перестройки журналисты «Рабочего Кронштадта» — в меру бесцеремонные, чуть авантюристичные, в хорошем смысле слова, поверив в провозглашенную государством гласность, начали дерзать, а кому-то и дерзить, но по-своему, по-новому, как требовало от них само время. Ох, и обжигались поначалу! Только со временем привыкли и уже не боялись «снимать» перед строгими кураторами «штаны» для очередной порки. Но, как говорится, если систематически стегать по одному месту, потом становится не больно.
Даже районный суд стал для редакции вторым домом. Стало престижным, как десерт к столу, подавать на газету иски о чести и достоинстве. Сколько их было! Приходилось и самим горло драть, отстаивая в жарких дебатах свои журналистские позиции. Кто-то тогда провел удачную аналогию между газетой и тараканом, силящимся преодолеть неприступный для него высоченный паребрик. Вот так, еще усилие, еще, и, скользнув у самой вершины по скользкой поверхности, разочарованное насекомое вновь валится на холодный асфальт.
Однажды наши оппоненты высказали свое возмущение таким образом: местные «писаки» совсем отбились от рук, строчить начали не по правилам, а по понятиям. Мы их в дверь — они в окно.
Замечательно то, что эта фраза, брошенная в наш адрес, была справедлива. Так и было — писали по понятиям. По журналистским понятиям, а еще по принципу: начальник — друг, а истина дороже.
Однажды, действуя по тем же понятиям, редактор, «в сговоре» с ответственным секретарем редакции, убрали из газеты доисторический лозунг, наивно призывающий пролетарии всех стран объединяться. Глядя на него, невольно рождались в сознании образы динозавров, лениво бредущих по бескрайней степной равнине на водопой. Ждали разборки на следующее утро. Однако строгие наставники заметили драгоценную пропажу, выдав газете очередной пинок ниже спины, лишь через четыре месяца.
А в это самое время Анатолий Собчак на центральном телевидении дважды стучит «Рабочим Кронштадтом» о стол «Прожектора перестройки»: первый раз — с восторгом, второй — с горечью и возмущением.
Несколько слов о плюрализме
Он вошел в кабинет редактора без предупреждения, даже без стука, как истинный друг газеты, как кандидат в депутаты Верховного Совета. Протолкнув вперед дочурку-подростка Ксюшу и указав ей место у двери, Собчак опустился на стул перед редактором.
— Вынужден констатировать, что ваше издание — самое передовое в стране, — заявил он официальным тоном. — И я на этом настаиваю… Меня не печатает даже родная университетская газета, не говоря о других… А все о плюрализме разглагольствуют…
Разговор длился около часа. А после приватных бесед с сотрудниками, газета родила новое «историческое» выступление опального профессора.
Популярность Собчака с каждым днем набирала темпы. Но, к сожалению, наш союз не выдержал проверку временем. Из всей многоголосицы хвалебных од в адрес Анатолия Александровича со страниц других изданий, он вдруг услышал нечто невероятное. Кто бы мог подумать, что его любимая, самая передовая газета страны, подложит ему жирную свинью.
«И как бы этот профессор не улыбался мне с агитационных листов, — среагировал наш внештатный корреспондент Виктор Александров, на очередное выступление кандидата, — я ему не верю, и голосовать за него не пойду».
С той поры будущий мэр Санкт-Петербурга в нашей газете больше не появлялся. А жаль. Было бы о чем посудачить по-свойски. Например, о том же самом плюрализме в средствах массовой информации. Ох, как хотелось тогда доказать профессору, что газета без дебатов — информационный листок.
Николай КОБЗЕВ

Слушайте голос своей совести!

С праздником вас, коллеги, с очередной исторической годовщиной!
Желаю удачи, успехов и процветания. А для этого слушайте больше себя, голос своей совести. Не вводите себя в искушение и не уподобляйтесь желтой прессе. Говорите о том, что хотят услышать. Не бойтесь высказываться о запретном, будьте на переднем крае борьбы за правду, — в этом и состоит смысл вашей работы. И тогда вас услышат, услышат и поймут.
А еще желаю здоровья, как самому «Кронштадтскому вестнику», так и его сотрудникам: бывшим и настоящим. Все остальное, как говорится, приложится.