Даниэль Орлов: «Наше настоящее пахнет надеждой»

В сентябре администрация Кронштадтского района совместо
с писателем Даниэлем Орловым запускают комплексную программу
«Кронштадтская литературная инициатива»

Писатель Даниэль Орлов не родился в Кронштадте, но в нём живёт. С 2017 года. Публикации на различных ресурсах он так и подписывает: «Даниэль Орлов. Кронштадт». Звучит! Гордимся! Кронштадтцы благодарны ему за проект «Русский текст» – авторский цикл литературных вечеров в Центральной библиотеке, реализованный в 2019 году. Интереснейшие встречи с современными писателями (почти каждые две недели он привозил в Кронштадт своих друзей-прозаиков) прервал зловредный ковид. Но, как мы недавно узнали, у проекта есть шанс не только возродиться, но и расшириться до «Кронштадтской литературной инициативы». Предложения Даниэля Всеволодовича одобрил глава администрации Кронштадта Олег Анатольевич Довганюк. И не просто одобрил, а пообещал поддержку и совместное осуществление задуманного. «Кронштадтский вестник» будет подробно информировать вас, дорогие читатели, о реализации этой замечательной (надеемся!) программы. А сегодня мы публикуем эссе писателя Даниэля Орлова. О Кронштадте, кронштадтцах, о нашем времени, о запахе надежды. Он написал его по нашей просьбе. Специально для «КВ».

Детство – время, когда мир входит через нос. Это фраза из моего романа «Время рискованного земледелия» – переживание собственного опыта, авторская рефлексия.
О, как пахло моё детство, начавшееся в проходных дворах Петроградской стороны, потом на пустырях Ульянки и на прожаренном солнце лопнувшем асфальте Осетинки в Ставрополе… Иной раз, почувствовав из-за какого-то забора чуть сладковатый, дегтярный запах гудрона, я проваливаюсь в прошлое столь стремительно, что успеваю лишь понять, что времени вовсе не существует, а живём мы одновременно в прошлом и настоящем. Лишь будущее в сей миг скрыто секущей плоскостью потустороннего, но я-будущий уже живу и в этом настоящем, и в этом прошлом.
Какие запахи вернут в пережитое уже моих детей? Что соберёт их во времени? Как пахнет их и наше настоящее?
Обе мои дочери родились не здесь, а на Юго-Западе Москвы, в подбрюшии Тёплого стана. Огромный мегаполис дышит, благодаря тамошним паркам. Основной перенос воздушных масс в Москве с юго-запада на северо-восток. Младшую мы увезли в Петербург, в мою квартиру возле Ленфильма, когда она ещё не умела ходить, а старшая и ходить, и говорить, и даже читать научилась ещё там, где летом в Тропарёвском парке пахло разогретыми дубовыми листьями. Запах дубравы не спутать ни с чем. Так пах Таманский лес моего детства, так пахнет и в Кронштадте, где дубов много. Судя по историческим заметкам, в древности дубы росли чуть ли не по всему острову: дубы и сосны на песках.
Зимой в воздухе Кронштадта стоит запах угля от кочегарок. Здесь, как и на Петроградской стороне моего детства, всё ещё много топят углём. Я люблю замереть рядом с домами Морского ведомства и смотреть, как напротив, на том берегу Обводного канала, кочегар грузит уголь в тачку. В зимнем воздухе шарканье совковой лопаты отражается от стен пакгаузов и пинг-понговым шариком убегает куда-то к аптеке у перекрёстка Комсомола и Советской. На кирпичной стене одного из пакгаузов намалёвано краской «ДМБ1969». Этой надписи столько лет, сколько мне. И ей уже больше лет, нежели было в моём школьном детстве надписям на колоннах Рейхстага. Так дразнится вечность.
Ещё здесь, на Горе, как называется район от Обводного и до Ленинградских ворот, то и дело пахнет ванилью. Это на хлебозаводе пекут пряники. Как делают пряники, в окна не видать, зато видно, как делают сушки. Вот огромные чаны с тестом, вот широкая лента, проходящая через печь, вот ступеньки транспортёра. Наверное, всё это имеет какие-то специальные названия, но названия сквозь стёкла первого этажа не различить. Видно лишь равномерное движение, эволюция от муки до румяных колечек, фасуемых в одинаковые пакеты. Движение времени внутри хлебозавода.
Напротив, через дорогу, производят впитывающие салфетки. Оттуда почти нет запаха. Видимо те салфетки впитывают всё, даже запахи хлебозавода. Из открытых фрамуг только звуки, словно бы то и дело открывающихся дверей скоростного лифта. Эти звуки слышны далеко, особенно ночью. Но они не мешают. Они подобны стуку чугунной доски городского обходчика: «Спите, жители Кронштадта.
В Кронштадте всё спокойно».
«В то время сторож полуночный,
Один вокруг стены крутой,
Свершая тихо путь урочный,
Бродил с чугунною доской».
Кажется, это из лермонтовского «Демона». Принесло памятью. Звуки и запахи детства. Мои дочери привыкли к гудку Морского завода, который в восемь утра зовёт к началу смены, в двенадцать на обеденный перерыв и в час извещает о конце перерыва. Мы живём в запахе угля, дизельного топлива, ванили и сушек, между заводскими гудками. Два дополнительных измерения, части сложной системы координат. Иногда в эту систему вплетаются звуки метронома. Темп этого метронома более быстрый, нежели того, из моего детства, который щёлкал в радио-колокольчиках на уличных столбах. Время бежит быстрее, чтобы вновь замедлиться.
Весной огуречно-арбузный запах корюшки. Осенью запах сухих листьев каштана. Не хватает только запаха дыма от сжигаемых куч листьев. Листву теперь не жгут, а жаль.
Мы переехали на остров пять лет назад. Столько же моей собаке. Я купил щенка мопса себе в подарок на первый день рождения в Кронштадте. На Петроградской собаку было не завести – негде гулять, грязно, трамвайные пути, бензиновые и масляные лужи. Кронштадт позволяет людям и собакам жить вместе. Здесь много собак, почти столько же, сколько было в моём детстве. Разве что собаки раньше были больше (как и деревья). Городские жители почему-то предпочитали заводить догов или сенбернаров с ньюфаундлендами. Теперь породы помельчали. Наш остров полон йоркширских терьеров, такс, корги, шпицев и мопсов. Это основное местное собачье население. Мой мопс не любит шпицев, причем взаимно. Не знаю, в чём причина антагонизма. С таксами кое-как: то так, то сяк. Основная дружба у него с корги, овчарками и просто с «большими». Но хвостом он машет только людям. Те способны на сопереживание. Помню, с той стороны крепостной стены на Восстания, где въезд на Шанхай, несколько раз встречал старого человека, сидящего на складном стульчике возле могилы своей собаки. Могила несвежая, пёс ушел на собачью радугу уже минимум как десять лет.
А человек приходит, сидит рядом, бормочет что-то или просто молчит. Это очень человеческое. Это любовь. Любовь – то что скрепляет время в единое. Универсальная машина времени.
По берегам пахнет тиной и прелым плавником из тросты. Это очень кронштадтский запах. Иногда его перебивает запах жарящегося на углях мяса. Кронштадтцы любят посидеть на берегу. Большинство убирает за собой. После таких пикников берег остаётся чистым. Впрочем, случаются исключения.
В скором времени планируем с молодыми писателями Санкт-Петербурга провести эко-десант: уберёмся от старой комендатуры и до Шанхая. Я предложил это в июне в Химках, где был мастером на всероссийском совещании молодых литераторов Союза писателей России. Идею восприняли с восторгом. В этом есть и романтика, и достижение гармонии, и просто желание сделать вместе что-то полезное.
Труд писателя – труд одиночки. В отличие от театра или кино, которое и вовсе стало индустрией, писательство по сию пору предполагает самоотречение, самоуглубление, уход в некую схиму. Однако, время от времени, необходимо выныривать в реальность, чтобы глотнуть эмоций. Хорошо бы, чтобы реальность оказалась чистой.
Кронштадт пахнет краской. Ремонтируют фасады домов, и возле нас, на Горе, и в центре на Ленина. Это городские запахи, такие же как запахи горячего свежего асфальта. Наконец, сняли леса со здания Центральной библиотеки. Почему-то я очень волновался, что куда-то денутся старые высокие двери из дуба, но мои страхи оказались беспочвенными. Двери на своём месте. Осенью они откроются и для новых встреч с современными писателями, которые пройдут для кронштадтцев в рамках «Кронштадтской литературной инициативы», обширной комплексной программы, предложенной мной и встреченной с полным пониманием администрацией района. Возобновление регулярных публичных бесед с поэтами и прозаиками – только начало. Потом, надеюсь, будет и литературная школа, и писательская резиденция, и книжные аллеи, и кронштадтский литературный фестиваль. Всё это планируется в сотрудничестве с администрацией района, АСПИ (Ассоциацией союзов писателей и издателей России), с союзами писателей России и Санкт-Петербурга.
Мы сидели с главой Кронштадта Олегом Довганюком в его кабинете и говорили, что обоим видится, Кронштадт способен стать центром притяжения новых литературных сил. В нашем городе сохранился смысл, сохранилось предназначение, а значит, есть мощная гравитация, которая способна собрать вокруг себя многое. Важно понимать, что это делается не «для туристов», это делается для каждого и одновременно для России. Странно бы отгородиться от остальной страны, а пуще от времени. Происходящее со страной, происходит и с нами.
А то, что случились тектонические изменения, в том числе в культурной сфере, очевидно. Мы только в начале этого пути, но уже чувствуется гальванизирующее начало национального самоосознания.
Смотрю из окна, как жена ухаживает за клумбами. Начало июля выдалось жаркое. По ночам в открытое окно ломится аромат цветов. Наше настоящее больше не пахнет отчаяньем и растерянностью. Наше настоящее пахнет надеждой.

«Наконец, сняли леса со здания Центральной библиотеки. Почему-то я очень волновался, что куда-то денутся старые высокие двери из дуба, но мои страхи оказались беспочвенными. Двери на своём месте»

Даниэль Орлов