Марина уехала из Донецка 24 июня. Уехала с тремя сыновьями 20, 18 и 16 лет, а ещё со стариками-родителями, оставлять которых было никак нельзя: пенсии платить перестали, здоровье подводило, и есть было совсем уже нечего. А за сыновей Марина просто устала бояться: парни помогали ополченцам, охраняли здание районной администрации, и она каждый день провожала сынов на войну, не зная, когда их увидит и увидит ли вообще.

Уехать тоже было очень непросто: она искала паузу в военных действиях, чтобы пробраться через Луганск, где воевали, и где уцелеть можно было только чудом. Тут начались переговоры сторон конфликта, и Марина поняла: надо ехать. К ним присоединилась подруга старшего сына. С трудом нашли смельчака-таксиста, который согласился перевезти большое семейство через границу. Погрузили в машину скромные пожитки и двинулись через объятую войной страну в Россию. У младшего сына Богдана не было паспорта: власти, по словам Марины, задерживали выдачу документов, чтобы парни не разбегались во все стороны с исторической родины. Так что на украинской границе Богдана запросто могли задержать, да и остальным ребятам вряд ли широко распахнули бы ворота – пожалуйте-ка служить в украинскую армию. Семья перебралась в Шахты – это Ростовская область. Здесь они ждали денежный перевод от родственника из Петербурга – билеты купить уже было не на что. Родственные связи оказались прочными, хотя и родство-то дальнее. У него и жили всем табором три месяца. А потом перебрались в Кронштадт, где снимать квартиру было не так дорого. И всё же денег катастрофически не хватает, хотя Марина и старшие парни готовы работать, сколько нужно. Марина – скромная женщина, швея по профессии. Однако её анализ ситуации поражает: вот что делает война с матерью, опасающейся за судьбы своих детей. Она смотрит, слушает, думает, принимает решения.

Вот её версия событий
Несколько лет назад у нас в Донецкой области начали разработку сланцевого газа. Население стало протестовать, люди считали, что это будет вредить экологии. Там рядом грязевые курорты Славянска и Зеленогорска, которые очень популярны, к нам ехали даже из-за рубежа. Ну и шахтёры протестовали, потому что тогда бы закрылись шахты, и они бы остались без работы. На разработке газа американцы были задействованы. С этих выступлений и началось. Нас и раньше иначе как москалями не называли, мы всегда были ближе к России, чем к западным областям Украины. А тут русский язык стали ограничивать. В школах его начали преподавать факультативно, а у нас в семье говорят по-русски, украинским дети толком не владеют, так что возникли проблемы с образованием. Когда началось противостояние, у нас резко обострились отношения с роднёй, которая живёт в Черновцах. Двоюродный брат оттуда звонит, спрашивает: вы там что, с ума посходили? Начинаешь ему объяснять – он в крик. Они были зомбированы местным телевидением. А мы понимали: нам нужно быть с Россией, или уж отделяться. Другой дороги нет. Ополчение не привнесли извне, оно вызрело в народе. Мы ходили на референдум всей семьёй. Шли старики, молодёжь, никто никого не гнал. Это была воля народа. Мне сыновья каждый день рассказывали, что видели, я смотрела на войну и их глазами.
– Чему вы были свидетелями?
– Территорию Донецка стали бомбить украинские самолёты. Мы видели их опознавательные знаки. Грузовые военные самолёты летали низко, на бреющем полёте, мы не знали, чего от них можно ожидать. Было страшно. Город обстреливали и с вертолётов, на которых были знаки ОБСЕ – эти кадры мы видели в интернете.
В Донбассе призывали парней на службу, чтобы сразу, необученных, отправить в бой. Моего старшего не взяли по состоянию здоровья, но мы всё равно боялись, что могут призвать. Ополченцы, кстати, таких «зелёных» парней отпускали, если они попадали в плен: понимали, что те воюют не по своей воле. Тем, кого забрали в украинскую армию, говорили, что они нас защищают от русских. У них забирали мобильные телефоны, но парни всё же иногда выходили на связь, и мы им говорили, что это неправда, русских солдат здесь нет. И по телевидению обманывали, что в Донецке русские террористы.
– А как вы жили до войны, при Януковиче?
– Да нормально жили, спокойно. Была работа, пенсии платили, дети учились. Возможно, там были факты коррупции, но чтобы с ней бороться, не нужно убивать и сжигать людей. Думаю, Америка была заинтересована в том, чтобы устранить Януковича и дестабилизировать ситуацию в стране. Мои родители в детстве пережили войну, мне не хотелось, чтобы они ещё раз, уже в старости, прошли через такие испытания. И я не хотела, чтобы мои сыновья убивали людей. Тем более непонятно за что, ведь на нас не напал враг извне. Тем и страшна гражданская война, что убивают свои своих. Поэтому я сыновей и увезла. Работы в Донецке нет. Парни работали поварами в ресторане, а какие в воюющем городе рестораны? Я шила красивые шторы – кто там теперь их заказывает? Люди сидят по подвалам, голодные, без света. Я с ужасом слушаю про экономическую блокаду Донецка. Там же голод начнётся, как такое можно допускать. Население и так кормится тем, что привозят из России гуманитарные конвои. У моей кронштадтской знакомой муж туда ездил, возил медикаменты и продукты. Кстати, в Петербурге мы жили на улице Народного ополчения, а здесь, в Кронштадте, на улице Восстания. Такая вот топонимика.
– Какие у вас здесь проблемы?
– Мы снимаем трёхкомнатную квартиру, платим за всё 28000 рублей. Дети работают в ресторане, в Петербурге. У них пока нет официального разрешения, поэтому они получают немного. Документы мы сдали в УФМС ещё в сентябре, но пока лишь я получила разрешение на работу и медицинский полис. Пенсий у наших стариков нет, младший сын учится на автомеханика, тоже нужно его кормить. Постоянно ездим в Управление федеральной миграционной службы. Там очередь нужно занимать в четыре утра, иначе не успеть пройти – так много народу. И ещё – там часто теряются документы, а в нашей ситуации это страшно, мы и так живём на птичьих правах. Вот нужно сдать внутренний паспорт Украины, а расписку, что его приняли, почему-то не дают. Тревожно нам. Последний пакет документов мы сдали 19 сентября, через три недели должны были всё получить, но уже ноябрь заканчивается, а дети всё у нас без документов, получают копейки. Как нам выжить? Мы понимаем, что нас в Петербурге не ждали в таком количестве, но думаю, можно было бы процедуру оформления документов провести более организованно, по-человечески.
– У вас не говорили, что, мол, Путин мог бы помочь Новороссии, ввести войска?
– Нет, мы же понимаем: это было бы началом большой войны. За его спиной миллионы россиян, нельзя, чтобы они страдали, как мы. Спасибо и за моральную помощь, и за гуманитарную.
– Вы хотите вернуться домой?
– Боюсь, это уже невозможно, хотя наш дом пока цел. За ним присматривают соседи, те, кто ещё остался. Это был большой финский дом, на две половины. В одной жили родители, в другой – мы. Горько всё это вспоминать. Здесь у нас нет дома. Но то, что мы там пережили, не забыть. И сыновья вряд ли захотят вернуться. Ведь их и свои могут упрекнуть – уехали. Но они же совсем молодые, необученные. Они бы сразу погибли. Какая же мать такого пожелает своим детям. Они помогали ополчению, чем могли. Как власти Украины не понимают – они нас – Донецк и Луганск – уже потеряли. Мы не будем больше одной страной. Население, с которым так поступали, которое столько выстрадало, не простит.

Беседовала
Галина МАРКИНА