Я родилась в деревне Трестено Калининской области. В 1938 году родители вместе со мной приехали в Кронштадт работать на Морском заводе.
По словам мамы, я много болела, и врачи посоветовали отправить меня в деревню. Так я оказалась в деревне Кирилково Новгородской области у своей бабушки, где также жила моя тетя с сыном, моим двоюродным братом. Здесь и застала нас война. В 1942-43 годах деревню оккупировали фашисты. Они селились в наших домах и чувствовали себя в них хозяевами.
В период оккупации мы всей семьей жили, в основном, на русской печке. Иногда нас выпускали во двор и снова загоняли обратно. Сами немцы спали поперек избы — на матрацах, набитых соломой.
Накануне отступления нас выгнали на улицу, не дав взять с собой ничего теплого, облили матрацы бензином и подожгли. Мы сидели в снегу и смотрели, как горят наши дома. Некоторые женщины пытались защитить свои жилища — их безжалостно расстреливали.
Когда немцы ушли из пылающей деревни, взрослые заметили, что один дом не горит, а тлеет. Женщины его потушили, и мы стали в нем жить всей деревней.
В 1944 году за мной приехала мама и увезла меня в Кронштадт. Мне было восемь лет.

Тамара Семёновна Кудрявцева (Трофимова)
Фото из семейного архива

Мы живы, и это счастье

Я родилась и выросла в Кронштадте. Когда началась война, мне было около шести лет, сестре четыре года. Отец служил в Кронштадте, с 1929 года в военной комендатуре помощником коменданта города. Именно он, придя домой, и сообщил нам страшное известие. А потом стал говорить об эвакуации. Долго собираться не пришлось: взяли самое основное и в Ораниенбаум. Там посадили в эшелон и повезли на Урал.
Ехали то медленно, то быстро, но очень долго. Над нами кружили самолеты. Взрослые обсуждали, что эшелон, двигавшийся перед нами, разбит. Доехали до города Каменска, и мама решила добираться к своим родителям в посёлок Весьегонск Калининской области. Там же жили и родители нашего отца. На перекладных, кто возьмет нас с сестрой на свою телегу, с тем и едем. Мама, как правило, шла пешком рядом с повозкой.
В поселке эвакуированные и беженцы жили в каждом доме. Днем часто, где придется, спали солдаты, которых перебрасывали на оборону Калинина. К ночи их уже нет как нет, а на смену им приходили другие, и тоже заваливались спать как попало.
В Кронштадт мы вернулись в 1945 году — прислали вызов. Но отца, который пережил здесь блокаду, мы уже не увидели. Погиб при обстреле, когда ехал по службе с матросом в Ленинград.
Наша квартира была занята инженером с Морского завода, нам дали другую квартиру, а потом переселили в 12-метровую комнату в коммунальной квартире, где я и жила пока не вышла замуж. Мы были живы, и это само по себе было счастьем!

Э. Н. Макеонок (Князева)

То немцы, то литовцы

Я родилась в Кронштадте в 1937 году. В семье о войне, ее тяготах и лишениях говорили мало, так как взрослые, мама и бабушка, всего боялись. Во время войны мы оказались на оккупированной немцами территории в деревне Кежарицы Ленинградской области. Я гостила у бабушки, а мама с братом Шуриком были дома — в Кронштадте.
Когда отец ушел на фронт, мама с братом пробрались к нам, в деревню.
Помню, как мы во время обстрела прыгали в погреб, и бабушка зацепилась юбкой за гвоздь — так и висела на гвозде до конца обстрела. Это нас спасло — дверь в дом была расстреляна в щепки.
Во время другого обстрела я лежала в огороде и смотрела в небо — там высоко-высоко летели самолеты, и мне хотелось их сосчитать.
Потом нас везли в товарном поезде, где было очень много народу. Привезли в Литву в большое поместье и всех определили на различные работы. Мне велели рвать траву и пасти индюшат, так как за ними охотились коршуны. Помню, как следила за небом, прятала по кустам индюшат и сама спасалась от индюка, который постоянно гонялся за мной.
Все работники ходили в деревянной обуви (сабо). При входе в дом, обувь снимали и оставляли за порогом. Мы жили в небольшой комнатке, в которую надо было идти через огромную кухню с земляным полом, где варилась еда для животных.
В поместье были то немцы, то литовцы с оружием, потом все куда-то делись, и появились наши солдаты.
Вскоре мы отправились домой. Снова долго ехали в товарном поезде, пока не очутились на перроне в Ломоносове. Была зима. Возле вокзала когда-то жила жена маминого старшего брата (он пропал без вести), и мы попросились к ней переночевать. Она пустила только меня и брата. В комнате звучало радио, и мне было интересно, кто говорит. Но брат, который был старше меня на 6 лет, сказал мне, чтобы я молчала и ни о чем не спрашивала.
В Кронштадт нас не пустили, бабушкиного дома больше не было — сгорела вся деревня. В Ломоносове маме предложили работать на лесоповале или в артели рыбаком. Бабушка плакала, уговаривала маму не ходить на такую тяжелую работу — боялась, что мама погибнет, и мы все пропадем.
Потом маме все-таки удалось попасть домой, в Кронштадт. Наша комната была свободна — мы оказались дома и пошли в школу. Было голодно. Всю еду в семье делили на четверых. С тех пор прошло более 70 лет, и никого из моих родных, которые помогли мне выжить в то тяжелое время, уже нет.

Евгения Николаевна Цветкова (Елисеева)
Фото из семейного архива