23 ноября Кронштадтское общество бывших малолетних узников
фашистских концлагерей отметило 20-летие

И 22 июня 1988 года, по инициативе Председателя Ассоциации Детского фонда Советского Союза Альберта Лиханова, в Киеве состоялся Всесоюзный съезд бывших малолетних узников концлагерей, гетто и других мест принудительного содержания, на котором, наконец-то, был учрежден Союз бывших малолетних узников фашистских концлагерей Советского Союза.
До этого момента мы боялись пискнуть о том, что сидели за колючей проволокой под надзором эсэсовцев и натасканных на людей собак, ибо тогда ни работать на оборонный завод не пойдешь (а у нас 80% народа работало на оборонку — знающие люди шутили, что даже макароны на наших фабриках выпускались калибром 9,62, чтобы в любую минуту эту поточную линию можно было переделать под патроны для автомата Калашникова); ни в престижный институт не поступишь! Помнится, когда я зашел в отдел кадров (я тогда работал в Исполкоме районного Совета народных депутатов Ждановского района), чтобы сообщить о том, что
являюсь бывшим малолетним узником фашистского концлагеря, кадровик, бывший кэгэбист, посмотрел на меня, как на злокачественную опухоль, вовремя не обнаруженную, и просипел:
— Небось, уже тогда тянул ручонку и кричал: «Зиг Халь!»
— Да, нет, — говорю, — я объедал Вермахт изнутри и тем подрывал их боеспособность!
Неважно, что было мне в то время всего шесть лет, — кадровик верно подчеркнул отношение государства к бывшим узникам немецких концлагерей. Мы ведь «оружия в руках не держали», как на днях заявил один высокосидящий чиновник, мало того, многие дети, вынужденно сдавая свою кровь в госпиталях прямым переливанием из вены в вену немецким раненым солдатам, даже помогали врагу, но знает ли этот чинуша сколько их, обескровленных, не вернулось обратно в лагерь и сколько лежит до сих пор безымянными в лагерных рвах? Мне повезло, у меня редкая четвёртая группа крови, она подходит только человеку с такой же
редкой группой, и меня взяли только один раз, но вернули, солдат уже умер.
А знает ли этот чиновник, что многие бывшие малолетние узники до сих пор не могут доказать, что они были в
немецких лагерях, потому что немцы нам справок об этом не давали, а «товарищи» из «Большого Дома», наоборот, дали команду: «Ввиду большой детской смертности, чтобы не портить статистику, детей до восьми лет не учитывать?!».
А знает ли этот чиновник, сколько снарядов, мин и гранат немецкого производства до сих пор находят сапёры неразорвавшимися? Это работавшие в немецких подземных заводах наши военнопленные, те же рабы-узники, оплачивая саботаж собственной жизнью, выпускали бракованную продукцию. Кто скажет сегодня, сколько десятков тысяч из миллионов этих рабов вернулось живыми на родину?
Нынешний председатель Центрального Совета бывших малолетних узников Санкт-Петербурга Галина Леонидовна Карасёва вспоминала на юбилейной встрече, как она выступала среди депутатов Государственной Думы в Москве на Президиуме «Общества ветеранов войны и труда»:
— Уважаемые господа, закройте на минуточку глаза и представьте, как годовалого ребёнка отрывают от груди матери и живого бросают в расстрельный ров; как голодному, истощённому от постоянного недоедания мальчонке упитанный эсесовец протягивает бутерброд и в последний момент издевательски отдаёт его овчарке. Чем мы так провинились перед Родиной? Разве тем, что нас не сумели защитить в годы войны свои, а немцы угнали в Германию?
— Наше Общество, — говорит Зинаида Васильевна Козыренко, — создавалось трудно, со скрипом. Нас было четыре активистки: Алевтина Абашина, Валентина Лабуко, Галина Коновалова и я. Сотовых телефонов тогда ни у кого не было, да и простые не у всех, народ собирали «ногами», по адресам, которые взяли в Собесе. На первое организационное собрание в октябре 1992 года приехал председатель ленинградского Общества бывших малолетних узников фашистских концлагерей Юрий Николаевич Оситин, он-то и предложил мою кандидатуру на пост руководителя Кронштадтского общества. С тех пор вот и работаю…. Своего помещения у нас не было, собирались вначале в Ленинском скверике, на главпочтамте, да, где придётся. Потом нас приютили блокадники, стало легче, но оргтехники: телефона, факса, ксерокса, ноутбука, не говоря уже об интернете, нет до сих пор! Поэтому написать, отпечатать любое письмо, тем более поздравить друг друга с днём рождения — уже проблема.
В лагерь Зинаида Васильевна попала вместе с деревней. В 1943 году немцы окружили её на рассвете, у каждого дома поставили по четыре автоматчика. Потом собрали взрослых мужиков и баб, и староста сказал, чтобы все приготовились к эвакуации, поголовно. На сборы дали полсуток и предупредили: если хоть одного члена семьи не будет, вся семья будет расстреляна. У них уже и списки были готовы. И вечером под проливным дождем погнали взрослых и детей пешком за 15 километров в районный центр — в Батецк, что под Новгородом. Там утрамбовали всех в вагоны вместе со скотом: людей в одну сторону, коров — в другую.
— Кроме нашей деревни Хреплё, — вспоминает Зинаида Васильевна, — в состав загнали ещё шесть деревень: Витцы, Козлятино, Кошельково, Крючково, Мячино и Случино. Под Псковом попали под бомбёжку. Тех, кто остался жив, отправили вначале в лагерь-распределитель, оттуда в Литву, на хутора. Так мы попали на хутор зажиточного хозяина Зарубы. Меня определили в няньки к хозяйскому двухлетнему сыну, 13-летнюю сестру Прасковью в домработницы, а 15-летнего брата Бориса в скотники.
Домой вернулись в сорок четвёртом. Деревню немцы сожгли, жить негде, есть нечего. Стали вымирать, вначале дети, потом взрослые… Зиму, наверное, не пережили бы, если б не так называемая «Сталинская помощь»: три килограмма ржаной муки на человека в месяц.
А вот ещё одна история — одиссея Татьяны Фёдоровны Мезневой, простой русской женщины, оказавшейся на юбилейном вечере моей соседкой по столику.
— Я попала в лагерь в Потсдаме в конце сорок третьего, — вспоминает она. — Всей семьей: мама, бабушка с дедушкой, три тётки и я с братиком. Мне четыре, брату три года. Городок небольшой, аккуратненький — но нам не до красот было. Голодали страшно. Особенно страдали дети. Помню, с нами был маленький мальчик Ванечка, кучерявый, беленький, как ангелочек. Он в лагере и родился. Одна местная немка очень его жалела, подойдёт, бывало, к колючей проволоке: «Иван, ком, ком…», — и пытается сунуть ему в ручонку бутербродик или кусочек хлеба. Но Ванюшке, он уже был похож на ходячий скелетик, подачка доставалась редко, мы ведь там все были, как стая голодных волчат. В общем, вскоре умер Ванечка, а ему ведь и двух лет не было. Я это к чему рассказываю, где-то в апреле, еще война не окончилась, еще стреляли вокруг, нас освободила наша танковая разведка. Радости было! Кто плакал, кто смеялся, а один танкист до поздней ночи играл нам на аккордеоне. А когда утром мы проснулись, танкистов уже и след простыл. Они ушли добивать фашистов, а на скамейке мы увидели аккордеон, красивый, большой и, наверное, очень дорогой. И тут мы решили, а давайте подарим его той немке, которая в это страшное время осталась человеком и пыталась нам чемто помочь.
Сама Татьяна Фёдоровна к тому времени уже была настолько истощена, что голода не чувствовала и пищу не принимала. Спасла её санитарка из Международного Общества Красного Креста. Она где-то раздобыла бутылку молока и отпоила девочку: чайную ложку воды, чайную ложку тёплого молока. Но до 18 лет ходить Татьяна не могла, ноги не держали. Мама с трудом вылечила.
Мы — убывающее общество. В этом году не стало ещё четырех. А когда-то, по словам Зинаиды Васильевны, их было в Кронштадте более двухсот человек. Сегодня остался всего 61. На праздник пришли и того меньше — только 48. Несколько человек уже «не выездные», им просто не подняться по крутым ступенькам на третий этаж ДК Мартынова. Но мы всё равно благодарны муниципальной власти Кронштадта и коллективу ДК  Мартынова, которые нашли возможность устроить нам этот «столик на четверых» со 150 граммами «наркомовских» и концерт народного ансамбля «Мелодия» с русскими задушевными песнями времен Великой Отечественной войны.
Да, мы не воевали, но мы видели высокие тульи эсэсовских фуражек, так почему-то полюбившиеся нашим силовикам, — вживую, на расстоянии протянутой детской ручонки, и наши жизни иногда просто зависели от несварения немецкого желудка.

Борис БРИЛЬ,
бывший узник фашистского
концлагеря в Майнце-на-Одере